Сон живописи рождает чудовищ

Название инсталляции «Сон живописи рождает чудовищ» перекликается со знаменитой гравюрой Франциско Гойи «Сон разума рождает чудовищ», где Гойя представил спящего художника, одолеваемого призраками. В работе Макаревича субъект отсутствует и вместо него действуют вещи и предметы интерьера. Таким образом, в качестве воображаемого  спящего «субъекта» здесь выступает живопись как  таковая, и зрителю предстоит обнаружить скрытые механизмы ее существования.

Большое канапе, изготовленное Макаревичем, ассоциируется с кушеткой Зигмунда  Фрейда, на которой лежали его пациенты во время психоаналитических сеансов, и  вместе с тем отсылает к похожим кушеткам в знаменитых картинах прошлого —  «Портрете  мадам Рекамье» Жака Луи Давида и «Перспективе мадам Рекамье» Рене  Магритта. На  канапе Макаревич положил большую мягкую палитру, что  напоминает мягкие  стекающие формы из репертуара сюрреалистов.

Стул с пружинным механизмом — это не сделанный, а найденный художником предмет, и его первоначальная функция неизвестна. В любом случае этот стул уже не предназна-чен для сидения и присутствует в композиции на правах одного из действующих лиц. Главным среди них, безусловно, является шкаф.

В репертуаре московских концептуалистов этот предмет мебели занимает особое место. Один из альбомов серии «Десять персонажей» Илья Кабаков посвятил Вшкафусидящему Примакову — придуманному мальчику, который создал свой мир в стенах платяного шкафа и в конце концов растворился в маленьком пространстве. По признанию  Макаревича, важным источником для формирования программы московского концептуализма

была абсурдистская поэзия Даниила Хармса, сказавшего однажды, что «Искусство — это шкаф». Здесь нельзя не вспомнить также монолог о «многоуважаемом шкафе», произнесенный Гаевым в пьесе «Вишневый сад» А. П. Чехова. В инсталляции Макаревича шкаф — это и одушевленный субъект, и портал в другой мир, и бездонное вместилище для фантастических предметов. Шкаф только приоткрыт для зрителя, и на его полках можно разглядеть маленькую игрушечную кроватку с тюбиками масляной краски.  Тюбики уложены бережно, как новорожденные дети. Они символизируют  собой тот  самый сон живописи — искусства, которое во второй половине XX века  уступило место новым практикам и новым видам художественной деятельности — объектам, перформансам, инсталляциям — и перешло в «спящий режим».

В некотором смысле работу Макаревича можно воспринимать как овеществленную  картину, рождение пространственной композиции (то есть инсталляции) из «духа» живописи. Все предметы здесь имеют зеленый цвет, глухой и мертвенно-казенный, как в советских учреждениях, но этот цвет традиционно связан с символикой умирания и воскресения. «Чудовищная» инсталляция вторгается в реальность, порожденная сюрреалистическими сновидениями и пропущенная через опыт советской коммунальной эстетики. Ощущение грубой реальности усиливается благодаря присутствию  резиновых калош. Они множатся и бесцеремонно снуют повсюду, будто  пытаются  захватить как можно большую территорию, оставить след и тем  самым  закрепиться в шизофреническом пространстве инсталляции.

«Вероломство образов» — именно так Рене Магритт назвал одну из своих ключевых картин, и в инсталляции Макаревича через «вероломство образов» демонстрируется, можно сказать, «генетическая» связь между сюрреализмом и концептуальными практиками в со-временном искусстве. В 1990 году инсталляции Макаревича экспонировались на выставке «В сторону объекта»,  организованной Андреем Ерофеевым, и в том же году Макаревич вместе с  Еленой Елагиной создали инсталляцию «Герантомахия» для масштабной  групповой выставки с характерным названием «Шизокитай.  Галлюцинация у власти»,  отразившей  состояние распада советской цивилизации,  когда все происходящие события могли показаться невероятной  фантасмагорией, за которой  последовало вторжение реальности.

Наталья Сидорова, при участии Кирилла Светлякова